За четыре года, что я находилась в детском доме, никто из моей семьи ни разу не навестил меня. Только моя сестра, которой 21 год и которая является наркоманкой. Она приходила, когда ей что-то было нужно, просила о чем-то.
Дети-сироты: что на самом деле происходит в детских домах
Елена Поляева — главный редактор сайта 7ya.ru.
- Взял приемного ребенка? В Москву!
- Не сошлись характерами? Возвращаем в детский дом!
- Хочу только в Москву!
- Что после детского дома?
- Что такое тренировочные квартиры?
- Мой любимый дом
В последние годы правительство уделяет особое внимание заботе о сиротах и устройству их в семьи. Были увеличены пособия, приемным родителям выплачивались деньги, а выпускникам детских домов предоставлялись квартиры. На первый взгляд, все выглядит хорошо. Но если взглянуть на ситуацию поближе? Мы поговорили с человеком, который знает ситуацию не понаслышке — наша собеседница несколько лет занималась волонтерством, активно участвовала в работе фондов и усыновила ребенка из детского дома — и поэтому решила остаться неизвестной.
Взял приемного ребенка? В Москву!
Размер пособия по патронату в Москве на сегодняшний день составляет 17-22 тысячи, также выплачивается пособие по приемной семье — чуть больше 13 тысяч на каждого ребенка. Однако Москва — единственный город, который платит столько. Теперь даже те, кто не хотел приходить, уже пришли сюда. Есть люди, которые оставили старшего ребенка дома и приехали в Москву с 8-10 приемными детьми. Чтобы иметь больше детей, даже если они не инвалиды, требуется пособие почти в полмиллиона в месяц! Одежду и обувь можно купить за небольшие деньги, в Москве есть несколько дешевых магазинов.
Есть не один случай, когда такие семьи покупали очень хорошие загородные дома — это деликатный вопрос. В прошлом году Москва получила 1,6 миллиарда рублей от нескольких свободных брюк на пособия. Но город, как и любое другое учреждение, имеет ограниченный бюджет. Если деньги были найдены в прошлом году, это не значит, что такие же деньги будут найдены в будущем. И с этим нужно что-то делать на федеральном уровне.
Не сошлись характерами? Возвращаем в детский дом!
В нашей стране существуют сторонники различных позиций относительно того, где лучше растет ребенок: в приемной семье или в восстановленной кровной семье. Столь же полярными являются взгляды на возвращение детей в детские дома. Ребенок плюет в глаза, убегает, врет, ворует — нет, все одно и то же, тянет на 18. Ты можешь убить себя, но не смей отправлять ребенка обратно в детский дом!
Есть и другая крайняя позиция: если ты не согласен, возвращайся в детский дом! Разрушить свою жизнь ради сироты? И ради чего? Чтобы получить медаль на шею? Это никому не нужно! Обществу нужен нормальный, полноценный человек. Когда сирота возвращается в детский дом и хотя бы немного работает над собой, он задумывается о том, почему его отправили обратно. Приемные родители — явные ублюдки, они вернули ребенка в детский дом. Но сирота б
5 главных особенностей детей-сирот
Это можно объяснить тем, что у ребенка нет нормальной модели отношений, где родитель несет ответственность, защищает ребенка, заботится о нем, дает ему еду, тепло и одежду. В семье у ребенка была другая модель, другая система координат — взрослым было все равно, но опасно (например, мальчика или девочку могли продать за дозу, и у нас есть такая палата), ребенок привык отвечать за себя сам, и теперь он просто не понимает, почему его должны слушаться. Здесь необходима специальная работа.
Почему?
В возрасте трех лет Маша была помещена в приемную семью. Ей было 14 лет, когда ее мать обратилась в фонд за помощью. Девочка больше не контролировала себя — она прогуливала школу, постоянно угрожала сбежать и говорила о самоубийстве. Родители думали, что это подростковый кризис, но психологи поговорили с Машей и выяснили, что она очень чувствительна к отсутствию знаний о своей семье, считает себя неполноценной без этой информации и винит свою приемную мать. «Если она ничего не делает, чтобы найти моих родственников, значит, она недостаточно их любит», — сказала она экспертам.
А потом была полицейская история о поисках ее семьи. Когда Анна и Олег забрали Машу из детского дома, они узнали, что ее биологическая мать умерла, а кровных родственников нет. На помощь пришла удача: эксперт перечитал личное дело девочки и нашел название деревни, откуда родом ее мать. Она позвонила в сельскую школу, и так мы нашли семью, а потом случилось неожиданное: мать оказалась жива.
Ребенок был незаконнорожденным, мать хотела от него отказаться, и врач предложил: «Может, сказать родственникам, что ребенок умер при рождении?». Она сказала, что мать написала отказ от ответственности, а родственники считали, что ребенок умер, и молились за упокой малыша все эти годы спустя.
Мы организовали и скоординировали введение девочки в кровную семью, но Маша осталась в приемной семье, это было ее решение. Теперь она регулярно общается и с кровной матерью, и с приемной семьей. И внутренний дискомфорт исчез.
Конечно, причины этого беспокойства и постоянного страха ребенок обычно не может определить сам (особенно в раннем возрасте), как и объяснить свое поведение. Только профессиональный психолог может помочь.
Ребенок может проявлять агрессию по отношению к родителям, братьям и сестрам, животным, воспитателям, учителям, одноклассникам — ко всем, кто вступает с ним в контакт. Обычно это очень пугает, и люди, естественно, думают, что ребенок неадекватен.
2. Немотивированная агрессия к окружающим
Как правило
Почему?
Конечно, семья не была готова к тому, что ребенок будет настолько травмирован, что у него будет история тяжелого сексуального насилия. Это очень трудно понять сразу. Из-за «заморозки» даже сотрудники детского дома не всегда могут увидеть травму ребенка.
Больше года специалисты работали с Лессой, ситуация улучшалась, но потом произошел серьезный сбой. Потом родители сдались, поняли, что у них ничего не получится, и решили сдаться. И специалисты центра начали искать другую семью, которая согласилась бы взять к себе такого травмированного и неуспевающего ребенка, потому что для нас было важно не отдавать его обратно в детский дом. И такая семья была найдена. Но как только они начали готовить Лешу к другой семье, что-то внутри него сломалось. Впервые за почти два года семейной жизни он сказал матери: «Не отдавай меня никому, я люблю тебя и хочу быть с тобой». Поэтому Семеновы решили оставить его у себя.
Мальчик стал спокойнее, прижался к родителям и доверял им. Эксперты считают, что для преодоления подобной травмы потребуется много времени, но существует возможность почти полного восстановления.
Обычно ребенок из детского дома не знает, не умеет и не понимает большинства элементарных вещей, которые совершенно нормальны для сверстников в их «доме». Например, что грязное белье не выбрасывают, а стирают, или что родители уходят на работу, возвращаются, покупают продукты и готовят ужин на заработанные деньги — так регулируются товарно-денежные отношения. Если ребенок достаточно взрослый, чтобы не знать времен года, любой, кто не знаком с идиосинкразией таких детей, думает: «Ребенок, мягко говоря, отстает в развитии или умственно отсталый».
Это просто наследие прошлой жизни, а не органическая травма мозга. Никто из кровной семьи не заботился о ребенке, и в детском доме он не видел, как мама ходит на работу и покупает продукты, ему давали готовые обеды в столовой, он не знает, что такое мыть посуду. Но эта задержка в развитии полностью компенсируема, все пробелы можно быстро закрыть. И приемные родители должны быть готовы к этому.
Многие считают, что укачивать их во сне или просить старших детей покупать им пустышки — это еще одно проявление умственной отсталости. Это классические последствия детского одиночества, не имеющие ничего общего с умственными способностями. Попадая в семью — естественную среду взросления — ребенок пытается компенсировать пропущенные в раннем детстве вехи, получить объятия и внимание и привыкнуть чувствовать себя в безопасности. И если приемные родители имеют обычное образование, то такое время обычно переживается довольно легко.
История:
3. «Умственная отсталость» или «задержка развития» детей
Все восемь лет своей жизни Аня провела в детском доме. Она была «отвергнута с рождения», и потенциальные приемные родители отказались от нее из-за ее диагноза — у нее было диагностировано тяжелое расстройство центральной нервной системы, из-за которого она не могла ходить и постоянно нуждалась в подгузниках. Главным аргументом для будущей приемной матери Ларисы стали слова сотрудников детского дома: «Девочка психически устойчива.
Почему?
Первые месяцы ее мать провела дома, изучая возможности лечения и реабилитации. Все визиты к врачу Аня воспринимала спокойно, никогда не плакала и не кричала.
Лариса нервничала по двум причинам. Она сосала большой палец во сне, в результате чего образовалась незаживающая рана. А дома ее артикуляция заметно ухудшилась, Аня бормотала слова. Когда Лариса переспросила, девочка заплакала и закатила истерику. На эту проблему наложилась другая: Лариса не могла убедить свою дочь заниматься развивающими играми. Аня раскрашивала только картинки, и то очень «не по возрасту» (для детей 3 лет, очень простые и яркие).
Больше года специалисты работали с Лессой, ситуация улучшалась, но потом произошел серьезный сбой. Потом родители сдались, поняли, что у них ничего не получится, и решили сдаться. И специалисты центра начали искать другую семью, которая согласилась бы взять к себе такого травмированного и неуспевающего ребенка, потому что для нас было важно не отдавать его обратно в детский дом. И такая семья была найдена. Но как только они начали готовить Лешу к другой семье, что-то внутри него сломалось. Впервые за почти два года семейной жизни он сказал матери: «Не отдавай меня никому, я люблю тебя и хочу быть с тобой». Поэтому Семеновы решили оставить его у себя.
С Ларисой и Аней начали работать психологи: Мать избавилась от растущей тревоги и научилась успокаивать поведение своего ребенка, а девочке помогли преодолеть травму брошенности и вернуться к возрастной норме. Через несколько месяцев ситуация нормализовалась.
Юнира, 53 года, Салават:
Когда умерла моя мать, мне было полтора года. Мой отец сразу же ушел, и мой 13-летний брат не мог меня воспитывать. Так я оказался в детском доме. 14 лет я ждал, что они вспомнят обо мне и заберут меня. Когда я стояла у ворот детского дома, я видела в каждом прохожем свою маму и бабушку, но все они проходили мимо меня.
Я выживал, как мог. Было тяжело: голод, холод, побои и равнодушие учителей. Я всегда думал: когда я вырасту, я буду покупать много-много сахара. Иногда я находил на улице яблоко или старую корку хлеба; это было самое вкусное, что я мог найти. Я до сих пор помню вкус и до сих пор ем хлеб по ночам и прячу его под подушку. Я любил и до сих пор люблю всех видов животных, особенно ворон, с которыми я пережил много свалок. Я несколько раз убегал из детского дома, чтобы найти свою мать. Через несколько лет мой старший брат, который в то время служил в армии, разыскал меня. Он навел справки и посетил детский дом, принеся лакомства, которых мы никогда раньше не видели.
В 14 лет — это было в конце 70-х — мне дали девять рублей — и я вырос! Я с трудом попала в школу для швей: название детский дом выглядело не очень, но мне дали комнату в общежитии. Привычки детского дома остались: Голод, страх, недоверие g
«Люблю ворон, мы с ними прошли много помоек»
Я хотела вырастить свою дочь в нормальных условиях, особенно хорошо питаться. Я хотел, чтобы у нее было все, чего не было у меня. Когда моей дочери было полтора месяца, я устроилась на работу мыть полы в студенческом общежитии. Я не мог ничего сделать, если у меня не было достаточно еды или денег, но я продолжал бороться. Мне стыдно признаться, что я несколько раз воровал картошку или что-то другое у семьи. Я стояла в очереди на квартиру, но меня все время откладывали, поэтому по совету одной женщины я написала письмо в Москву, на имя Терешковой. Все пошло лучше: через месяц у меня появилась квартира. Через несколько лет я занялся своей любимой профессией и 13 лет проработал собаководом. Я родила свою вторую дочь. Я растила ее с партнером, но так и не вышла замуж: мужчины причиняли мне слишком много боли, а может, это была моя судьба — жить так.
И у моего брата тоже была своя доля горя. Он начал пить в раннем возрасте. Он живет в деревне, где я родился. Недавно я навещал его, мы ходили на могилу его матери и плакали вместе.
Жизнь закалила меня. Все говорят: почему ты так много ругаешься, ты такой взрывной, тебе нужно больше, чем всем остальным? Я такой, я не могу по-другому. Скоро мне исполнится 54 года, и у меня двое внуков. Я работаю сторожем — опять собаки, опять вороны.
Надежда, 33, Екатеринбург:
Я выросла без отца: моя мать забеременела от женатого мужчины. Я лишь смутно помню жизнь с матерью.
Когда мне было два года, мама родила моего брата. Она рожала дома, пьяная, роды принимала соседка. Это было в середине 80-х. Моя мать была виноторговцем, поэтому она много пила.
Когда мне было пять лет, нас с братом забрали в детский дом. Что бы ни говорили люди, нам давали еду, одежду и обувь. И я не помню, чтобы меня били. Через полтора года мы с братом отправились учиться в разные школы-интернаты. Раз в месяц приходила воспитательница из детского дома и приносила нам вареную сгущенку. Каждое лето нас отправляли в пионерские лагеря за город. В старших классах мы ездили в Йонкерс на все лето. Все группы воспитывались по-разному: некоторых били и наказывали едой. Но мне повезло. Единственный раз, когда учительница не ударила меня, а бросила на пол, был случай, когда она поймала меня за курением сигареты.
Я видел свою мать, когда учился в первом классе, а потом она попала в тюрьму за убийство. В пятом классе я начал ходить в гости к брату и бабушке. Я окончил школу в 2000 году. Меня отправили учиться в Березовский,
«Мы живем в бараке: на одной половине — я, двое детей и муж, на другой — брат и дядя, которые спиваются»
Сейчас старшему сыну почти 15 лет, а младшему — 10 месяцев. Мы по-прежнему живем в одной комнате, но разделили ее на две части: В одной живу я, мои двое детей и муж, а в другой — мой брат и дядя, и они пьют. Они не повышают голос, боятся, что я вызову полицию.
Я ничего не жду от государства. Я не скрываю, что я сирота, но и не кричу об этом на каждом шагу. У большинства людей есть предубеждение, что дети-сироты очень агрессивны и всегда чего-то требуют. Я стараюсь все делать сам, чтобы ни от кого не зависеть и никому не быть обязанным.
Василий, 30 лет, Санкт-Петербург:
До девяти лет я жила с мамой, старшей сестрой и младшим братом в Иркутской области. Моя мать растила нас одна. Однажды она отвезла нас с сестрой к бабушке в Мордовию и уехала, пообещав обо всем позаботиться и вернуться с братом. И она исчезла. Моя сестра была старше меня на два года, больше помнила мою мать и больше обижалась на нее, чем я. Я всегда мыслила рационально, и я не помню, чтобы у меня были сильные негативные чувства к моей матери.
Моя бабушка жила в глухой деревне в нескольких десятках километров от ближайшей школы. Органы опеки забрали нас в реабилитационный центр, а через год отправили в детский дом. Это было нормальное место, без мусора. Моя бабушка навещала нас, и мы ездили к ней на каникулы. Каждые два-три года моя бабушка получала от мамы письмо: «Как дела, что нового». На конверте не было обратного адреса. Однажды я написал письмо «Жди меня», и мама узнала, что я ищу ее. Затем она отправила письмо с извинениями в детский дом. Она написала, что ей было очень тяжело в те годы, что из-за этого ей пришлось уйти от нас, что ей стыдно за это и что она сожалеет. Я написал ей ответ, но больше ничего от нее не получил.
По просьбе сестры я нашел нашего младшего брата и договорился о встрече с ним и моей мамой в Москве. Мы прогулялись, поговорили и на этом все закончилось.
В девятом классе меня отдали в приемную семью по экспериментальной программе. Мы поддерживаем связь и по сей день. Мой мир перевернулся с ног на голову: Когда я еще жил в детском доме, я приходил домой из школы, делал домашнее задание, смотрел телевизор и ложился спать, но это давало мне больше свободы. В десятом классе у меня появились новые одноклассники из города. Я начала общаться и выходить по вечерам в свет. Это помогло мне немного адаптироваться к внешнему миру.
После школы я уехала в Саранск учиться в университете, а затем переехала в Санкт-Петербург, где и живу по сей день. Я работаю программистом. По просьбе сестры я разыскал нашего младшего брата и договорился о встрече с ним.
Там были большие мужчины, и мы были с ними. Было очень холодно, стены были бетонные, спать было невозможно, зубы стучали. Они обращались с нами не как с детьми, а очень грубо. Я не мог понять, почему мы не сделали ничего плохого. Я ждал свою мать. Но она не пришла, а пришла мать двух братьев. Она забрала их, но не меня. Я ждала и плакала — никто не пришел. Пришел хороший полицейский. Он принес мне сэндвич и пообещал отвезти меня домой. Мы куда-то поехали на поезде, а потом он высадил меня в детском доме. Он сказал: «Я хотел бы взять тебя с собой, но не могу. С твоей матерью что-то не так». Я спрашиваю: «Что с мамой?». — «Они расскажут тебе позже».
Маму тогда посадили в тюрьму. И они отправили меня в детский дом. Мне было хорошо здесь.
Но детский дом — это как клеймо. Почему я не хотел выступать публично? Никто на моем корабле не знает моей истории. Потому что если случится что-то незаконное, они в первую очередь попадут в детский дом или к малообеспеченным людям. Возможно, позже они узнают, что это была не ваша вина, но это будет видно. Короче говоря, это неприятно.
«Мать присылала нам письма без обратного адреса»
— Как вы вспоминаете свою жизнь в детском доме? Вера: — Его можно разделить на два периода: «До» и «После» (Елена Байер, руководитель Азовского детского дома): «Раньше» были серые и унылые коридоры, комнаты и участки. Да, мы постоянно наклеивали пластыри. Да ладно, диван на 120 человек в коридоре? Он был изношен, порван — мы были вынуждены его зашить. И они заставили нас ремонтировать мебель, в учебных целях. Мы экономили на всем, от электричества до одежды. Нам выдали три комплекта одинаковой одежды на год. Обувь была очень плохая: нам выдали дешевую обувь, которая быстро износилась. Я помню, как в сентябре я шел в школу под дождем. Мои туфли расплавились, а каблук отвалился. Я боялся что-либо сказать, они обвинили бы меня в неряшливости и устроили бы парад перед классом, чего я очень стеснялся. Я спокойно переодела свои старые туфли и надела их.
Константин: — А я любил ходить в гости к тем, кто жил в семьях. Там можно вкусно поесть. В детском доме мы ели то же самое. А поедание картофеля фри уже считалось благословением. Теперь здесь все по-другому: и еда, и все остальное. Теперь вы не можете кричать на детей. И дети разные. Елена Александровна иногда звонит мне: Костя, подойди и поговори с ним. Когда я прихожу, ему уже 13 лет, его нельзя изменить, можно только помочь ему, направить, проконтролировать. Был случай, когда он сбежал сам, и я нашел его в доме его бабушки. Его великий
Постепенно, однако, я привык к этому, смысл правила изменился. День был типичным: подъем, умывание, завтрак, уроки, потом советские мультфильмы по телевизору, тихий час, полдник, снова уроки, прогулка, ужин, свободное время и сон.
Я с полным основанием могу сказать, что поведение ребенка влияет на то, как к нему относятся взрослые. Мое поведение было не очень хорошим, я любил со всеми драться, поэтому ко мне относились не очень хорошо. Нет, я не хочу сказать, что все было плохо: были учителя, которые относились ко мне с добротой и теплотой, была и обратная связь с моей стороны. Но с некоторыми из них я не подружился.
До семи лет я находилась в дошкольном детском доме, затем перешла в школу-интернат, в которой училась до девятого класса. Я помню двух учителей оттуда. Один относился ко мне по-доброму, другой был строг. Было равновесие.
Когда я учился с четвертого по девятый класс, там уже были другие учителя. Ксения Петровна учила меня быть экономной, давала мне все в ограниченном количестве и требовала, чтобы моя одежда была гладкой. Тренер Александр Ильич брал нас на областные и российские футбольные матчи.
Костя. Детский дом
Я медленно общался с мальчиками, у каждого из них была своя судьба — кто-то был сиротой, у кого-то родители были в тюрьме, кого-то совсем бросили и отдали в детский дом, кого-то взяли из неполной семьи.
Я отчетливо помню один случай. Когда я был маленьким, однажды моя мама пришла в гости и принесла мне сладости и конфеты. Учителя убрали их в шкаф. И у нас был ребенок, который ночью ходил в туалет и исчезал. Учительница пошла его искать, а он съел мою последнюю конфету. Это довольно жестоко, подумал я тогда. Это по-прежнему так.
У меня были две старшие сестры, которые жили в детском доме вместе со мной, но в разных группах. Я помню, как за обедом нам давали большие, вкусные пряники, и я специально оставляла свой, чтобы поделиться с ними, потому что мне было приятно их порадовать. Кстати, одна из сестер хотела усыновить ребенка, но отказалась, чтобы я не была одна в детском доме.
Они часто чувствовали, что у них нет ничего своего. Например, когда были деньги, было веселее купить сумку, чем пойти поесть, потому что обычная повседневная жизнь была слишком скучной и хотелось чего-то другого. И даже есть пляжный пакет было весело, приятно, здорово и замечательно.
Они отпустили нас в город, но что мы могли там делать? У нас не было денег, поэтому мы плохо курили. Мы могли забираться в чужие сады и прыгать по гаражам. Поэтому город нас не очень любил. Теперь даже дети из детских домов стали тише, они больше времени проводят со своими мобильными телефонами.
Я ушла из детского дома в 2007 году. Когда я пришел в армию, все было знакомо: система, отношение. Как и в воинской части, где-то есть притеснения, а где-то нет — так было и в детских домах. Конечно, нам было хорошо, иногда нас били, но у меня сложилось впечатление, что это происходит с каждым ребенком.
Я попал в детский дом, как это обычно бывает — проблемы с алкоголем, вот и все. Мамы не было дома, опека забрала нас с сестрой. Нас было четверо, и с тех пор я не видел сестру и не разговаривал с ней.
«Когда попал в армию, мне все было знакомо»
О тех ранних днях осталось мало воспоминаний. Мне говорили, что я совсем не улыбалась, когда пришла в детский дом.
Я прошла через четыре приемные семьи. Люди приходили, знакомили меня с детьми, брали меня к себе, а потом отдавали обратно. Эти отношения, мягко говоря, не сложились. В первой приемной семье жил бизнесмен, во второй — простые люди из деревни, третья приемная семья взяла меня в гости и отдала обратно. Я оказалась с другим ребенком из детского дома, он постоянно действовал мне на нервы, и нам пришлось подраться, поэтому меня отдали. Четвертая приемная семья тоже не выжила, но мы до сих пор время от времени поддерживаем связь. Там я часто проказничал, в основном пил и воровал.
Когда меня отправили обратно в детский дом, это было обычное ощущение — вошел и вышел, я к этому не привык, я был во многих детских домах. Это стало привычкой, везде было одно и то же, одни и те же правила, одна и та же обстановка.
У меня не было друзей в детских домах, и я не планировал заводить друзей. Мы общались друг с другом, но наши отношения были поверхностными. Просто не было причин заводить друзей, когда я временно жила с этими детьми. Затем мы отправились в разные места, и наши персонажи в целом были разными. Некоторые из нас были похожи на AYE (движение AYE считается экстремистским и запрещено в России), а у некоторых вообще не было характера. Детский дом всегда был для меня временным пристанищем. В школе я в основном разговаривал по телефону и ни на кого не обращал внимания.
Есть и приятные воспоминания. Когда пришел мой наставник, у меня был замечательный день рождения, я никогда не испытывала ничего подобного. У меня появился телефон, нормальный и адекватный, а потом мы пошли гулять, поели пасту карбонара в ресторане, а затем поехали дальше на машине.
Кроме того, наставник помог мне найти себя, я начал заниматься музыкой. Мы ездили в машине и постоянно слушали музыку. Однажды я сказал ему, что пишу песни, просто набор слов без музыки, и он предложил мне записываться в студии. Я пишу в основном о жизни, о себе. Важные для меня слова из третьей песни: «Я пытаюсь собраться с мыслями / Пытаюсь встать, пытаюсь успеть». Моя мечта — двигаться вперед в этой работе.
Вначале я боялась закончить школу, думала, что не справлюсь, буду жить на улице и стану бездомной. Но нет, у меня есть работа, сначала я прохожу стажировку. Я работаю бариста, и у меня все хорошо. В первый день я обслужил семь или восемь клиентов. Я также обучаюсь на штукатура и маляра, а потом хочу получить профессию повара.
Анастасия Шилибольская, куратор программ «Лиги волонтеров»
Многие молодые люди получили квартиру от государства и стоят в очереди на получение квартиры. В Новосибирске у нас в очереди около 1 000 человек, которым негде жить, потому что они ждут квартиру. Они выживают, как могут: Некоторые живут с друзьями, некоторые — с родственниками, некоторые — с наставниками. Последнее может помочь обратиться в суд с адвокатом и как можно скорее подать заявление о предоставлении жилья.
Если они и существуют, то, как правило, с голыми стенами, кухней и ванной. Они должны его установить. И именно здесь наставник может помочь как физически, так и советом. Выпускники подчеркивают, что больше всего им нужна эмоциональная поддержка и совет.
Стереотипы о выпускниках детских домов очень тревожны, потому что большинство сирот учатся, работают и делают все возможное. Конечно, есть дети, которые находятся в неблагоприятном положении. Но этот стереотип слишком мешает нормальному и нормальному выпускнику. Когда соседи узнают, что девочка из детского дома, они часто заранее пишут жалобу, чтобы ее забрали. Это ужасно, потому что девушка может быть красивой и спокойной. И таких детей много, потому что наши мальчики часто бывают домашними кошками. Они ценят свое пространство, потому что у них никогда не было пространства. И в этом случае наставник может дать совет, как поступить в данной ситуации и как мирно разрешить конфликт.
«Я прошел четыре приемных семьи»
Становится ли проблема с деньгами тоже проблемой?
Да, такое часто случается. Это вполне объяснимо: вы всю жизнь жили без него, и вдруг оно у вас появилось, причем в большом количестве. Есть истории о том, как быстро потратить деньги. Наставник может вмешаться в нужный момент и помочь вам вложить деньги в банк или купить на них недвижимость. Часто нам удается сделать это своевременно.
Примерно 5-10 процентов выпускников продолжают обучение в высших учебных заведениях. Это связано с тем, что дети стараются заработать деньги раньше, поэтому они стараются закончить среднюю школу после девятого класса, чтобы пойти работать.
«Стереотипы очень мешают выпускникам детских домов»
